Мир Гаора - Страница 10

Это бастард так разговаривает с законным?! Ну, понятно, почему Жук такой. А чудеса продолжаются.

— Не тушуйся, парень, — одобряюще улыбается ему старик, которого все называют дедушкой, и который тоже оказывается бастардом, а отцу Жука приходится дядей.

Но после смерти отца бастард свободен. Или и здесь клятва? Спросить он не успевает, потому что его сажают за общий стол, рядом с Жуком и начинается шумный весёлый и немного бестолковый не то обед, не то второй завтрак. И женщины сидят тут же, и все на равных.

— Ешьте, ребята, — наперебой подкладывают им на тарелки мать и тётя, Сай и Силни.

— Давайте, давайте, — кивает дедушка, — голоднее курсанта только курсант в отпуске.

— Точно, дед! — хохочет Сажен.

Отец Жука поправляет очки, в такой же оправе, но стекла заметно толще, чем у Жука, и расспрашивает его об училищной библиотеке. Общий ли доступ, или у разных отделений разные фонды. И у него вырывается.

— Мне Жук с офицерского таскает.

— Жук? — удивляется мать, подкладывая ему запеканки.

— Это меня так прозвали, — объясняет Жук. — Гаор придумал.

— А почему? — спрашивают в один голос Сай и Силни.

И он, густо покраснев: к нему так отнеслись, а он… но всё же объясняет.

— Из-за очков. Они — как глаза у стрекозы, когда он в подшлемнике.

— А что? — смеётся Сажен, — похоже.

Все смеются, и он переводит дыхание. Кажется, обошлось…

…И Кервин такой же. Чистокровный, не желающий заноситься перед полукровкой. Или это норма, а Юрденалы — выродки? Жаль, угораздило родиться у Юрденала, и теперь ничего не изменишь. Надо думать о рабах, а не хочется. В ту неделю, и неделю перед выпускным курсом, он, считай, каждый день приходил к Жуку, переодевался в штатское, благо они с Жуком одного роста, чтобы дед мог их свободно провести в Центральный Музей, где работал реставратором. Или отец Жука водил их на концерт, в театр, да, перед выпускным отец разрешил ему приходить после десяти вечера, и он смог попасть в театр. Или сидели в комнате Жука, смотрели книги, Силни хорошо играла на гитаре и пела. Когда приходил Сажен, они пели втроём. Жуку обычно велели молчать и не портить песню. Однажды Сай принесла своего малыша, и он, да, впервые увидел так близко младенца, а его и Жука учили пеленать и нянчить.

— Всё в жизни пригодится, — смеялась мать Жука.

И был как-то разговор с дедом. Ему всё-таки хотелось узнать и понять, как так получилось.

— Все люди разные, и семьи разные, — улыбнулся дед. — Дело прошлое.

— Вы дали клятву? — не выдержал он.

— Зачем? — удивился дед. — Просто детей много, содержание получилось маленькое. И хотели бы дать больше, да взять неоткуда. Вот в складчину и учили всех, одного за другим.

— Жука в военное, значит… — догадался он.

— Правильно, — кивнул дед. — На что другое большие деньги нужны. А тут удалось, всё-таки старая семья, кое-какие связи сохранились.

— Но Жук не военный! — вырвалось у него.

Жук был тут же, но не обиделся, а кивнул, соглашаясь с очевидным, и очень серьёзно сказал.

— Общевойсковое даёт фундаментальную подготовку. Были бы мозги наполнены, а использование на моё усмотрение. Так, дед?

— Всё так, — кивнул дед и внимательно посмотрел на него. — Лишних знаний не бывает.

— А на законе божьем нам говорили, что многое знание умножает печаль, — рискнул он возразить.

— Там вера, — просто объяснил отец Жука, — а мы говорим о знаниях. Надо знать, чтобы иметь возможность выбора.

— И Сажен выбрал спасателей? Или вы так решили?

— Он сам решал. А выбор у него был.

Он уже пожалел, что упомянул Сажена: тот как раз тогда уехал на лесные пожары и третий день не звонил…

…Чёрт, бывают же нормальные семьи! Не то, что у него. Потом он, уже демобилизовавшись, посидел в библиотеке, почитал. Нашёл семью Жука — Файронтал — учёные, книжники, художники, а старший сержант-спасатель Сажен Файр погиб. Разбирая развалины, напоролся на бомбу, и тварюга сработала. Одна мясорубка…

Медленно разгорается свет, высветляя тускло-серые стены, такой же пол и потолок, даже параша под цвет. Быстро "ночь" прошла. Сейчас-то хоть дадут пожрать?

Медленно со скрипом и лязгом открылась дверь, и в глаза ему ударил ослепительно-жёлтый, яркий до белизны свет. Он невольно вскочил на ноги и зажмурился.

— Выходи.

Всё ещё зажмурившись, он шагнул вперёд и налетел на стену. С третьей попытки он попал в дверь.

— Руки за спину. Вперёд.

Ноги спотыкаются, вдруг онемевшие ступни цепляются за стыки между плитами, но слёзы уже не текут, и он осторожно приоткрывает глаза.

— Голову книзу, — равнодушно командуют сзади. — Направо.

Идти уже легче, но лестницу он может и не осилить.

— Стой.

Перед ним решетчатая дверь. Лифт?

— Заходи.

Тесная как шкаф-стояк клетка кабины ползёт вверх через освещённые полосы коридоров и тёмные почти такие же толстые полосы перекрытий. Значит, он был в подвале? Однако мощное сооружение. А снаружи таким Ведомство Юстиции не смотрится. "Если на клетке слона увидишь надпись — буйвол, не верь глазам своим". Лязгнув, кабина останавливается, дверь открывается как сама по себе.

— Выходи.

Надзиратель другой, а голос такой же.

— Вперёд.

Пол не бетонный, вернее покрыт блестящим, как линолеум материалом под паркет. Это хорошо, а то ноги стали мёрзнуть.

— Стой.

И пока надзиратель отпирает перед ним простую деревянную дверь, он видит себя в высоком узком зеркале рядом с дверью. Вернее, больше там отражаться некому. Это он. Высокий, худой, в расстёгнутой почти до пояса когда-то светло-клетчатой рубашке, мятых грязных брюках, сваливающихся с впалого живота, грязно-бурые спутанные волосы торчат во все стороны, падая до середины лба, вокруг воспалённо блестящих глаз тёмные круги, обмётанные белой коркой губы, короткая тёмная щетина вокруг рта. Хорошо же его обработали. Мастера.