— Кажется, обошлось.
— Надо же, какое использование подручного материала.
— Вам развлечение, а могло обернуться намного серьёзнее.
— Ну, ещё не вечер, так что зрелище нам обеспечено.
— Займитесь делом, наконец. До обеда этот участок должен быть закончен.
— И учтите, все рабы в аренде, за все травмы придется платить. А у муниципалитета нет денег.
— И…
— Хотите сказать, что вычтут с нас?
— С них станется.
— А парень хорош!
— Да от такого бы и я не отказался.
— И где бы вы его использовали? Старшим над солдатами вместо сержанта его не поставишь.
— А хватка у парня заметна.
— И выучка, похоже, фронтовая.
— Было бы добро, а применение найдём.
До обеда его успели дважды дёрнуть вместе с бульдозером на другие участки. Он уже настолько освоился, что проезжая по стройке, успевал перекинуться словом, отшутиться и весело отругаться. Оказывается, все уже знали о его драке и высказывали ему полное одобрение и поддержку.
Пронзительно взвыла сирена. В первый момент, он чуть не заорал: "Воздух! Ложись!", — но вовремя заметил, что остальные, лучше него знакомые с порядками на таких работах, бросают лопаты, мешки и носилки и разбегаются по своим бригадам и командам. Он заглушил мотор и бросился на поиски своих.
— Обед, — объяснил Старший соседней бригады. — Бери двоих и мотай за пайками и водой.
— Спасибо, — кинул он в ответ, — Булан, Губоня, за мной!
На стоянку к машинам его с парнями пропустили без особых затруднений. Отправив Губоню и Булана с пайками и куртками — пусть накинут пока, а то разогрелись все, а ветер холодный, застудиться недолго — обратно, строго наказав и близко к блатягам не подходить, пусть уж кругаля дадут, сам побежал получать воду.
— Чьи?
— Сторрама, господин надзиратель.
— Сколько вас, обалдуев?
— Шестнадцать… — "человек" он успел проглотить, и потому обошлось без оплеухи.
— Держи.
Ему выдали восьмилитровую канистру с водой, и он побежал обратно. Бегом и потому что привык всё делать бегом, и потому, что пока он воду не принесёт, придётся парням всухомятку жевать. А восемь литров не тяжесть. Это не с пулемётом на плече под пулями.
Его встретили дружным и дружественным гоготом. Сразу накинули ему на плечи его куртку, и они сели обедать, вскрывая пакеты и запивая холодной и казавшейся необыкновенно вкусной водой из канистры. Кружек ни у кого не было, и пить пришлось по очереди прямо из горлышка. Соседи оказались более запасливыми. У них были не только кружки, но и сигареты.
— А вы, парни, чо ж пустые?
— Али совсем не дают?
— Дают, — ответил Тарпан, — да из казармы выносить нельзя.
— Задницу до костей вспорют, — поддержал Моргаш, с нескрываемой завистью глядя на курящих.
Им посочувствовали и, скинувшись, передали четыре сигареты и дали прикурить.
— А про глаза спасибо, — сказал их Старший, глядя на него в упор, — мы-то и не знали, теперь дальше пойдёт.
Он не сразу понял, о чём речь, но тут же сообразил и, кивнув, уточнил.
— Пойдёт или ушло?
— Ушло. И про змеев огненных.
Он кивнул, не так понимая, как, догадываясь о значении сделанного им, не сейчас, а тогда, в спальне, когда он, ещё еле переживший "спецобработку", рассказывал о зачистке. Его долг журналиста выполнен: известная ему информация стала общим достоянием, и теперь, что бы с ним ни сделали, а что могут сделать, если узнают, догадаться нетрудно, всем заткнуть рот невозможно. Правду о спецвойсках теперь знают столько людей, что всех не перестреляешь. Сделано! Он улыбнулся, с наслаждением, затягиваясь сигаретой.
На дальнем от них конце вдруг запели, и они уже собирались подтянуть, но от охранения ударили из автомата длинной предупредительной очередью. Поверх голов, правда, но они поняли.
— Вот чтоб их… — выругался Тарпан. — Песня-то чем им мешает?
— Не любят они песен наших, — кивнул Моргаш.
— Ну да, блатяги вона, горланят, так им не мешают, — поддержали их соседи.
В самом деле, арестанты довольно стройно пели знакомую ему по гауптвахте "кандальную", в которой, если её печатать, то на бумагу прошли бы только предлоги.
— Это ж рази песня? Паскудство одно, — сказал Полоша.
— Потому и не мешают, — догадался он.
Все переглянулись.
— А чо? — задумчиво сказал соседский Старший, — видно, оно так и есть. Ладноть, паря, первый раз старшим работаешь?
— На выезде первый, — честно ответил он.
— А могёшь. Порядки не все знашь, а навычка к старшинству есть. Откуль?
Он усмехнулся.
— Я на фронте старшим сержантом был. Случалось и взводом, и ротой командовать.
— Обращённый? — удивился Старший. — Чего ж ты не с ними?
— А ну не замай парня, — сразу вскинулась его бригада.
— Нашенский он, понял?
— Ты того, по краю ходи, да поглядывай.
— А то мы тебе живо укорот дадим.
— Да пошли вы… — несколько ошарашенно отругнулся Старший, — не трогаю я его. А вот канистры пора сдавать, а то огребём.
— Да, — легко вскочил он на ноги, — давайте. Губоня, куртки бери, а вы сидите пока, пошли.
Куртки в машину, канистру сдать надзирателю, и опять бегом обратно под вой сирены и крики разводящих.
На этот раз его оставили со своими, и продолжилась та же работа. В принципе ничего такого, чего бы он не знал и не умел, не было. Разве что не зарывался в землю, а наоборот насыпал, а в остальном… Всё так же и то же. И всё сильнее накатывает усталость, и каждая следующая лопата тяжелее предыдущей, и уже всё равно, что и как там рядом, и явно устали, всё медленнее машут лопатами парни. И солнце, весеннее яркое солнце сползло с зенита и уже почти на уровне глаз. И вот уже одну бригаду за другой отпускают, и те убегают к стоянке, а вот и их черед.