— Цензура тоже читает, — вздыхает Кервин. — Тебя напоили, а я заплатил штраф!
И за общим шумом никто не услышал, как подъехала машина, и простучало по лестнице множество тяжёлых ботинок. Только внезапно распахнулась дверь, и стало тесно от чёрных тел в глухих капюшонах-масках с автоматами и просторно от поваленных на пол сотрудников. Молча — все приказания отдавались ударами — его подняли, заломили ему руки за спину, надели наручники и поволокли к выходу. Он успел заметить, что ни один листок не упал со столов, и понял, что мишень — не редакция, а он, лично. Правда, это он додумал уже в машине, в тесном железном ящике для перевозки арестованных, куда его по-прежнему молча запихнули. Били немного, только "для вразумления", как любили говорить в училище капралы — сержанты-воспитатели. Но он и не сопротивлялся, гадая, какая же из его статей и заметок могла вызвать такое.
Доехали быстро. Значит не Центральное Политуправление, оно же Тихая Контора, оно же Дом-на-Холме. Уже легче. Но непонятнее. Машина остановилась, его вытащили из ящика, быстро — он ничего не успел разглядеть — натянули ему на голову глухой без прорезей мешок и потащили, он еле успевал перебирать ногами, чтобы не волокли по полу, что, как он помнил ещё по отправкам в училищный карцер, намного больнее. Проходы, лестницы, а это, похоже, лифт, значит — не тюрьма, а что? Ещё переход, сильный тычок в спину, от которого он упал лицом вниз, сдёргивают мешок, снимают наручники, и равнодушно спокойный голос над ним.
— Можете встать.
Гаор с трудом подобрал под себя руки, опёрся на ладони и колени и медленно, чтоб не догадались о его подлинном состоянии, встал.
Просторный казённый кабинет с отлично натёртым паркетом, большим окном, закрытым светлой, но глухой шторой, вдоль стены шкафы, глухие и застеклённые, но стёкла изнутри затянуты такими же шторками, большой письменный стол с умеренно богатым письменным прибором под портретом Главы и Национальным Флагом, и за столом полковник с нашивками… что за ведомство? Юстиция? Это законник? Совсем интересно. Законов он не нарушал. Кое-какие инструкции, неписанные запреты и предписания — это да, но до статьи не доходил. Греши, но не до Храма, нарушай, но не до Трибунала!
— Бастард Юрденала?
От удивления Гаор онемел, и полковник кивнул. И заговорил. Спокойно, не меняя интонации, делая правильные паузы. И от этого его слова были особенно весомы. И страшны.
— Поступило заявление от Яржанга Юрденала в соответствии с законом о приоритете крови от двадцать первого года часть третья о праве главы рода при наступлении стеснённых материальных обстоятельств, угрожающих благополучию рода, обратить в состояние несамостоятельности принадлежащего ему бастарда и передать вышеупомянутого бастарда в свободную продажу с торгов с целью получения вырученной от первоначального торга суммы с последующим отчислением процентов от использования вышеупомянутого бастарда по усмотрению владельцев. По полной выплате заявленной суммы Яржанг Юрденал отказывается от своих прав на вышеупомянутого бастарда, владелец которого освобождается от каких-либо выплат и приобретает полные права собственности. В случае смерти проданного бастарда до выплаты суммы, владелец оного не несет ответственности в случае доказанности отсутствия умысла с его стороны или небрежения в содержании бастарда. Не усмотрев в заявлении Яржанга Юрденала противоречий и несоответствий и установив, что размер и характер совершённых младшим Юрденалом растрат угрожает чести и благополучию рода, а также наличие у Яржанга Юрденала официально признанного и соответствующим образом оформленного половозрелого бастарда, Комиссия по разбору заявлений Ведомства Юстиции постановила: заявление Яржанга Юрденала удовлетворить в полном объеме, бастарда Юрденала изъять и после надлежащего оформления передать в Ведомство Учёта Несамостоятельного Контингента для реализации в соответствии с законом о собственности на несамостоятельный элемент населения от одиннадцатого года, часть первая, статья сто двадцать шестая…
Полковник говорил, а Гаор слушал и, к своему ужасу, понимал. Строго по закону, не дотронувшись до него и пальцем, отец с Братцем убивали его. Превращали в ничто, в пыль, в раба.
Закончив свою речь, полковник по-прежнему равнодушно сказал.
— Вы можете ознакомиться с документами, — и сделал приглашающий жест к маленькому столику в углу, на котором лежала папка в тёмно-красной, цвета запёкшейся крови, обложке и стопка книг, а рядом стоял простой жёсткий стул.
И подчиняясь этому жесту, он подошёл к столу и сел. Открыл папку.
Заявление отца, справки, запросы, подтверждения, ссылки.
Гаор читал. Лист за листом. Послушно следуя указаниям, открывал лежащие рядом тома законов, толкований и комментариев. И каждое слово, цифра, дата навечно отпечатывались в памяти. Вот чувств не было, никаких, и мыслей. Как автомат, читал, понимал, запоминал. Всё по закону. А если бы он был неграмотным? Ему бы прочитали всё это вслух? Наверное. Когда он прочитал всё до последнего листка и пояснения и выпрямился, полковник сказал.
— Вы имеете право на один телефонный звонок. Будете звонить?
— Да, полковник, — твёрдо ответил Гаор онемевшими как от удара, но послушными губами.
— Можете звонить. — И вдруг человеческое: — Жене?
— Я не женат, — машинально ответил он и спохватился, что в редакцию могут и не разрешить.
Но полковник только кивнул.
— Разумно, — и показал на другой столик с телефоном.