Мир Гаора - Страница 380

380

— Завтра в десять на "коробочке", — распорядился Фрегор, вылезая из машины возле своего подъезда в западном крыле.

Гаор повторил ему в спину полученный приказ и поехал в гараж, сдавать машину дежурному механику.

В рабскую казарму он вошёл под умноженный селекторами голос Мажордома, дававшего отбой. Спальня встретила угрюмой тишиной. И по этой тишине Гаор понял, что сегодня "развлекалочки" были особо паскудными. Но, зная здешние правила, запрещавшие любые расспросы, он молча прошёл к своей кровати и стал раздеваться, собираясь в душ. Что Снежки нет, он как-то не заметил, вернее, не обратил внимания, а ведь последнее время она почти каждую ночь у него оставалась.

— Рыжий, — негромко позвал его Старший.

— Да, Старший, — так же тихо, но не шёпотом отозвался Гаор.

— Снежку не жди.

— А что? — машинально спросил он и, тут же догадавшись, переспросил уже с другой интонацией: — Что?!

— Затрахали её, насмерть.

— Кто?! — выкрикнул он.

И тут же его окружили, зажав плотным кольцом, повскакавшие с кроватей мужчины, схватили за плечи и руки, заведя их ему за спину. И в несколько голосов, не перебивая, а дополняя друг друга, простыми и ясными словами ему рассказали, как забавляли Второго Старого, показывая тому насилие.

— Любит он это.

— Сам бессильный, так другие насилуют, а он смотрит.

— Мальцы надоели ему.

— Пригляделся.

— Из третьей спальни взяли.

— Кто посветлее и поменьше.

— И Снежку.

— Из питомника ещё привезли.

— Совсем малявок.

— Только-только проклеймили.

— Ни одна не выжила.

Гаор слушал, не пытаясь вырваться, но его продолжали держать.

— Кто? — повторил он, когда рассказывавшие замолчали.

— Отбирал или насиловал? — спросил Старший.

У Гаора дёргалась, собираясь складкой, верхняя губа, глаза стали жёлтыми, но говорил он спокойно.

— Кто придумал и кто отбирал, я знаю. Насиловал кто?

Стоявшие вокруг переглянулись. "Не хотят говорить?" — насторожился Гаор. Покрывают? Кого?

— Эти, пятеро, — нехотя сказал Старший. — Их старший тебя тогда от собак к врачу увёл.

— Ну, они тебя лупцуют по-всякому, — влез кто-то из парней.

Имени его Гаор не знал, но это было ему и неважно. Он шевельнул плечами, высвобождаясь из хватки.

— Пустите, мужики.

— Рыжий, не дури.

— Убьёшь одну сволочь, а всех в печку отправишь.

— Снежку не вернёшь.

— А себя погубишь.

— Пустите, мужики, — очень тихо и спокойно повторил Гаор. — Увечить вас я не хочу. Пустите.

Медленно, как бы нехотя, разжались твёрдые мозолистые ладони и пальцы.

— Не дури, Рыжий, — повторил Старший.

Гаор твердо посмотрел ему в глаза:

— Мне велено тренироваться, Старший. После отбоя в парке.

И, уже не обращая ни на кого внимания, он быстро переоделся в спортивный костюм и вышел из спальни.

Костюм и кроссовки предназначались для зала, ну, для летней ночи сойдут, но не сейчас, когда земля покрыта инеем и воздух пахнет скорым снегом. Но Гаор не замечал ни холода, ни удивлённо-внимательного взгляда механика, молча следившего, как он доставал из легковушки зажигалку.

Где в парке морг для рабов или "трупарня" — маленький домик, куда складывали предназначенных для "серого коршуна" — Гаор знал. И по плану, и по общим работам, когда вместе с дворовыми прошлой зимой чистил и разметал дорожки. И теперь бежал туда, твёрдо зная, что и как он будет делать. Зажигалка есть, остальное… на месте найдёт. Замок там навесной, так что не проблема.

Подбежав к моргу, Гаор остановился, перевёл дыхание и, примерившись, одним резким рывком вырвал замок вместе с петлями, бросил его на землю и вошёл. Нашарил на холодной скользкой стене выключатель. Холодный белый свет залил пронзительно белую, выложенную кафелем комнату, выкрашенные белой эмалевой краской столы для трупов. На одном четыре детских трупика, на другом три. Залитые кровью, ярко-красной, как всегда, когда она не засыхает, а замерзает. Гаор подошёл, взглядом нашёл Снежку. А может, и не её. На мёртвых он нагляделся ещё на войне, и забитых видел, и расстрелянных, и занасилованных тоже, фронт есть фронт, там всего насмотришься. И по всему смертному конвейеру прошёлся за хозяйским плечом. Так что… Он тряхнул головой и приступил к делу.

Столы металлические, так что подкладки не нужны. Сухих веток он набрал по дороге в парке. И сухой травы там же нарвал. Очень спокойно и деловито он наломал ветки, свернул траву жгутом и сделал на обоих столах в изголовье трупов крохотные костерки. Щёлкнул зажигалкой.

— Огонь Великий, Огонь Справедливый, — позвал он. — Ты знаешь. Всё прощается, пролившим невинную кровь не прощается. Пусть семя их до седьмого колена проклято будет. Пусть младенцы их в чреве сгниют до рождения. Пусть дома их им же на головы рухнут, и шатры их смертными покрывалами им станут…

Он повторял старинные, памятные с уроков закона божьего слова древнего проклятия так, будто не древние пророки, а он сам сейчас создаёт их.

Промёрзшие ветки и стебельки горели медленно, и он успел всё сказать. Кого он проклинал? Мажордома с Милком, Ардинайлов, пятёрку парней? Или с ними заодно и создавших смертный конвейер, рабство, Амрокс, фирму "Три кольца"? Всех дуггуров, наконец?

Когда от его костерков осталась только чёрная пыль, он смахнул её на пол и пошёл к выходу. От двери обернулся и поклонился лежавшим на столах.

— Пусть вам в Ирий-саду тепло и светло будет, — сказал он по-склавински и закончил по-дуггурски. — Простите меня. Я себя не прощаю.

380