Мир Гаора - Страница 130

К оглавлению

130

— Спасибо, господин надзиратель.

— Сгинь, — отмахнулись от него.

Донельзя обрадованный таким приказом, Старший бросился за Асилом. Но в холле его перехватил Гархем.

— Старший, на построение.

— Да, господин управляющий, — вынужденно повернул к выходу Старший.

Пробегая вдоль строя, он бросил на бегу.

— Жив Рыжий, внизу уже.

Выбежал и бросился на свое место Асил. Они столкнулись так, что Старший едва не упал. Удерживая его от падения, Асил шепнул.

— Бабы моют.

Вот все на местах, и Старший побежал сдавать рапорт.

Пересчёт, обыск. Рабы нетерпеливо топтались в ожидании и убегали с небывалой даже для вечернего построения скоростью.

Старший всегда уходил последним, и сегодня он был готов сам обыскивать, лишь бы побыстрее. Ну, все? Все? Все! Старший рванул к двери и опять его остановили. Распоряжения на завтра. Мастака со склада на ремонт контейнеров, ему трёх подсобников, пять женщин мыть домик охраны, в продуктовом зале перетасовать бригады… и…

— Рыжему через три дня выход в гараж.

Старший оторопело, боясь поверить услышанному, уставился на Гархема. Рыжему дают на лёжку три дня? И тут же получил пощёчину.

— Ты стал плохо слышать?

— Да, господин управляющий, нет, господин управляющий, Мастака на ремонт…

Старший быстро отбарабанил полученные распоряжения и, увидев начальственный кивок, кинулся внутрь. В три шага пересёк холл, скатился по лестнице, проскочил мимо надзирательской и вбежал в необычно пустой коридор. За столом все? Но в столовой пусто, и тут же сообразив, Старший, чертыхаясь и молясь одновременно, ворвался в мужскую спальню.

Умывалка и вход в душевую плотно забиты людьми. Был забыт даже неукоснительно соблюдаемый запрет на вход днём женщин к мужчинам. Ругаясь, отпихивая, пиная, раздавая тычки и подзатыльники, Старший продрался в душевую, оттолкнул кого-то из женщин в мокрой прилипшей к телу рубашке, упал на колени перед распростёртым на полу телом и схватил в обе ладони бледное, перевязанное по глазам полосой тёмной ткани лицо.

— Рыжий, братейка, жив?!

— Пить, — шевельнулись шёпотом бледные губы.

— Пить, — Старший оглянулся в поисках кружки, — пить просит.

На плечо Старшего легла ладонь Ворона.

— Не мешай, Старший, нельзя ему сейчас много пить.

— А ну, — Мать выпрямилась, поправляя рассыпавшиеся из узла волосы, — а ну все лишние вон отседова. Старший, чего зеваешь? На ужин идите.

— Потом, — отмахнулся Старший.

И тут же получил по затылку от Матери.

— Ты порядок должон блюсти, об этом помни. Маманя, давай за стол всех гони. Ишь набились, парню и дышать нечем. Ворон, теперь что?

Совместными усилиями матерей удалось навести хоть какой-то порядок. Рыжего вымыли ещё раз, растёрли ему грудь и спину, разогрели в горячей воде ступни и кисти, тщательно вытерли и уложили на койку Полоши.

— Он без сознания, — сказал Ворон, — начнёт метаться, упадёт. Бывает такое, как судороги, когда тело отходит.

— Ну так на мою и положите, — сказал Полоша, — а я на его лягу.

Рядом Ворон посадил Аюшку с кружкой воды, дал ей обернутую тряпочкой ложку.

— Пить ему сейчас нельзя, будешь ему губы смачивать и вот так язык и рот обтирать. Поняла? — Аюшка кивнула. — И не уходи никуда, потом поешь.

— Оставим мы тебе, — сказала Мать. — Пошли, Ворон, тебе тоже поесть надоть.

Спальня опустела. Аюшка сидела на краю койки, со страхом рассматривая неузнаваемое из-за худобы и чёрной повязки на глазах лицо Рыжего. Ой, мамочка моя родная, это ж какие ужасти на свете бывают, чтоб за три дня и так ухайдакать.

Свет и воздух так внезапно обрушились на него, что Гаор сразу потерял сознание. И пришёл в себя, уже лёжа на койке. Но сначала не мог понять, где он и что с ним. Всё было по-другому. Опять на груди и животе тяжесть, но она тёплая и мягкая, опять темнота, но почему-то уже не страшная. Тяжесть на глазах… тоже мягкая… рядом чьё-то дыхание. Рот горит, но уже не так… Проверяя себя, он шевельнул губами, и влажная ткань коснулась его губ, провела по ним, он приоткрыл рот, и ему так же влажной тканью обтёрли язык и нёбо. Это госпиталь? Ему так делали после операции, когда нельзя было ещё пить, а рот сох после анестезии. Госпиталь? Ранение в голову? Поэтому повязка на глазах? Глаза, что у него с глазами?! Он попытался поднять руку.

— Ты лежи, Рыжий, лежи, — тоненький девичий голосок.

Медсестра, санитарка? Но в госпитале его не звали Рыжим, он… он Гаор Юрд, сержант… Нет, он Рыжий, раб, но рабов не лечат, а сержанты… чёрт, почему всё путается?

— Пить.

— Нельзя тебе пить, вот губы велено обтирать.

Какие-то далёкие сливающиеся в невнятный шум голоса. Он попытался повернуться, но непослушное тело забилось в судорогах.

— Ой, ой мамоньки, бьётся он! — истошный девчоночий визг.

И его удерживают, не сжимая, руки, тёплые человеческие руки, а не холодный металл. Люди… Кто они? Где он?

— Лежи, лежи спокойно, всё в порядке.

Голос мужской, знакомый, он знает его, это… это…

— Ворон?…

— Да, да, я, слава Огню, узнавать стал.

И снова голоса, смех, от них сразу кружится голова. Он пытается приподняться, но его удерживают, ещё чья-то ладонь на его голове, шершавая с бугорками мозолей, это… это она, та, его первая… в вещевой… он пытается поднять руку, перехватить эту ладонь, удержать, но она сразу исчезает, а на его плече мягко удерживая, укладывая обратно, уже другая, широкая, мужская… и голос…

— Лежи, лежи, не дёргайся.

— Старший? — с трудом выталкивает он через шершавое непослушное горло.

130