Ворон резко повернулся и вышел из кладовки, оставив их одних. Наступило долгое молчание. Они стояли, избегая смотреть друг на друга. Первым не выдержал Старший.
— Что будем делать, Мать?
— А ты не знаешь? — ответила вопросом Мать. — Что говорить надоть, нам сказали.
— Это-то понятно, — прогудел Асил, — это мы сделаем.
— Приструню девок, — кивнула Мамушка.
— А ты, Рыжий, — Мать строго посмотрела на Гаора, — тоже язык придержи.
— Понял уже, — хмуро сказал Гаор.
— И кончай Махотку бою учить. Парень глупой ещё, сорвётся по пустяку, а не дай Судьба, протрепется кто…
— Тогда точно, эта, — кивнул Юрила, — децима.
— Если не каждого, — кивнул Мастак.
— Коли все всё поняли, тады пошли, — решила Мать, — отбой скоро.
— А чо непонятно, потом у Ворона расспросим, — сказал Мастак, — что это за хренотень такая, налоги. Рыжий, ты знашь?
Гаор только молча кивнул в ответ.
Ему никто ничего не сказал, но он сам чувствовал себя сейчас виноватым, хотя… всё равно, нет, не мог он устоять, когда Кису убивали, его сестрёнку, первого его родного человека, да, голову он потерял, да, нельзя жить без оглядки, но… но он ещё встретит эту гадину и придавит её, и его уже оттащить не успеют.
Кто что кому сказал, прошло как-то мимо него. Но о том случае теперь молчали. Было, прошло, и поминать незачем. Жить надо, а не поминать, да помнить. Гаор принял эти правила, как принимал остальные.
День за днём, от вечера до вечера, от выдачи до выдачи. Забот да хлопот и так хватает. Гаор работал в гараже, бегал по всяким поручениям: шило в заднице у Гархема явно никуда не делось — учил Махотку, делал разминку, а в выходные крутился на турнике. А в голове крутилась дурацкая, слышанная давным-давно в училищном детстве песенка, вернее одна строчка из неё: "…Ты к сердцу только никого не допускай…" И Старший ему объяснял, и, оказывается, ещё когда ему даже спели, а он… допустил. Кису, смешную зеленоглазую девчонку, что дразнила его теперь понятной дразнилкой про рыжего-конопатого, дважды подвернулась под руку, когда его как сила какая-то швыряла на всякие сумасбродства, и стала его сестрёнкой. Да, он всякое видел, терял и приятелей, и друзей, и, случалось, терял по-страшному, так, что Кисиной смерти они пожалуй и позавидовать могли, и потерял Седого, именно так, как говорил Старший — на торгах, но… но вот эта смерть как-то слишком ударила его. Может и потому, что одно дело мужчина на войне, даже пацан-новобранец в своем первом бою, и совсем другое дело — женщина, девчонка. С женщинами у него вообще как-то странно складывалось всегда, хотя внешне всё было как у всех, как положено. И папку он свою забросил, вечером теперь ложился и сразу засыпал. А всё остальное… как у всех, как положено…
Гаор сидел на койке Ворона и играл с ним в шахматы. Доска та же, а фигуры он вырезал из пайковой пачки от сигарет. В шашки теперь играли многие, но шахматы показались слишком сложными, и потому болельщиков было немного. Ворон оказался неожиданно сильным игроком. И сейчас он не только играл, но и, пока Гаор обдумывал свой ход, рассказывал Юриле, которого это почему-то очень интересовало, о налоговой системе. Что это такое, какие налоги бывают, и как от них уходить, чтобы не вышло нарушения законов.
— Если ты такой умный, — не выдержал Гаор, — то почему… — и запнулся, увидев вдруг интересную крмбинацию.
— Такой бедный? — усмехнулся Ворон. — Если ты думаешь атаковать левого ферзя, то получишь мат через три хода.
— Почему?
— Потому что этот вариант известен уже лет сто пятьдесят, а ты играешь только головой, а не знаниями.
— Умыли тебя, Рыжий, — хохотнул Мастак, так же интересовавшийся шахматами.
— Умыли, — согласился с очевидным Гаор. — Но я о другом. Если ты такой умный и так всё знаешь, то, как здесь оказался?
— Перекупили, — спокойно ответил Ворон, — мой прежний хозяин задолжал Сторраму и расплатился мной, хотя очень жалел об этом.
— А ты жалеешь?
— Что попал сюда? Нет, — Ворон усмехнулся. — У меня на родине говорят, что когда ни помирать, всё равно день терять. Ходи давай, а то до отбоя не успеем.
— Там тебе было лучше?
— На пятом хозяине поймёшь, что разница непринципиальна.
Гаор сделал ход. Ворон удовлетворённо кивнул, переставил свою пешку и улыбнулся.
— Считай, мат тебе в четыре хода. Что у тебя оригинально, то неправильно, а что правильно, то неоригинально.
— Как-как? — переспросил Мастак, — Это ты чего загнул?
Гаор огорчённо кивнул и смешал фигуры. Выиграть у Ворона удавалось нечасто, вернее совсем не удавалось, а в училище он ведь считался сильным игроком. Наверное, просто за пять лет фронта и два года дембеля разучился, перезабыл многое. Он как-то так и сказал Ворону после очередного проигрыша. Тот пожал плечами.
— Если тебе так приятнее, считай, что дело в этом, а по правде…
— Ну?
— Скорее всего, там был просто общий низкий уровень, вот ты и выделялся. Остальные знали теорию ещё хуже тебя.
— Ты был сильным шахматистом?
— Да, — просто ответил Ворон и улыбнулся своей обычной, насмехающейся над самим собой улыбкой, — это меня и погубило. Я решил, что жизнь — это шахматы.
— А что она? — заинтересовался как всегда наблюдавший за их игрой Мастак.
— Очко с тюремным шулером, — ответил Ворон и насмешливо посмотрел на Гаора. — Ты никогда не играл "на так" или "на интерес"?
— Нет, — ответно усмехнулся Гаор, — но, что на кону в такой игре, знаю.
— И как в ней соблюдают правила, тоже знаешь? — Ворон переставил ферзя и встал. — Мне мат в три хода. Молодец.