— Мастер он везде мастер. А руки у тебя, Рыжий, ловкие, под дело приспособлены.
Последнее замечание, видно, что-то означало, потому что окончательно сняло остатки возникшей между ним и другими отчуждённости. И почувствовав это, он рискнул…
…Как обычно в свободный вечер Гаор играл с Вороном в шахматы, отпущенные с уроков Махотка и Салага колобродили с девчонками в коридоре, Мастак на соседней койке мастерил очередной гребень — тонкие деревянные зубья легко ломались, а толстые волосы дерут, вот и занят Мастак, аж в очередь иногда к нему стоят. Кто курил в умывалке, кто валялся на койке, ну словом обычный вечер, и он как бы, между прочим, спросил.
— Ворон, а где тебя током били?
— В Амроксе, — рассеянно ответил Ворон, думая над позицией, — я акт на утилизацию отказался оформлять.
У Гаора перехватило дыхание, но спросил он по-прежнему небрежно, как в обычном трёпе.
— Чего так?
— Тех троих ещё можно было вылечить, — по-прежнему рассеянно ответил Ворон и переставил коня.
Он приготовил было следующий вопрос, чувствуя, что Ворон готов к рассказу.
— А амрокс этот, чо за хренотень? — вдруг вмешался в их негромкий разговор Булан, подошедший посмотреть, не готов ли у Мастака заказанный им для какой-то девчонки гребень с узорочьем.
Ворон удивлённо вскинул на Булана глаза и вдруг вскочил на ноги, уронив шахматы, схватил себя за горло, пытаясь то ли сорвать ошейник, то ли задушить себя. Булан испуганно отступил на шаг, потому что Гаор и Мастак, отбросивший своё рукоделие, вскочили и с двух сторон зажали смертельно побледневшего Ворона, схватили его за руки и, оторвав их от шеи, опустили книзу. В мгновенно наступившей тишине вокруг них собрались остальные, готовые прийти на помощь, хотя ещё и не понимавшие что случилось. Но Ворон стоял неподвижно, запрокинув голову, с напряжёнными, будто сведёнными судорогой мышцами.
Видимо, кто-то позвал Матуху, потому что она вошла, решительно раздвинула мужчин, взяла в обе ладони голову Ворона и пытливо вгляделась в его лицо.
— Ах ты незадача какая, — досадливым шёпотом сказала Матуха, — никак столбняком его вдарило. А ну кладите его, мужики.
Ворона уложили навзничь на койку, и Матуха, расстегнув на нём рубашку, стала гладить ему грудь против сердца.
— А вы ноги ему разотрите, и руки, — бросила она через плечо, — пока не захолодел.
— Чо это? — опасливым шёпотом спросил Булан.
— Не видал николи? — ответила вопросом Матуха, — ну и счастье твоё, молись, чтоб с самим такого не было. Давайте, мужики, трите, разгоняйте ему кровь.
Гаор, видевший подобное когда-то у контуженных, ждал вопроса, что дескать с чего это у Ворона, уж очень хотелось услышать объяснение Матухи, но об этом никто и слова не сказал. Ворон лежал белый и неподвижный и даже уже и не дышал вроде. А они тёрли, теребили его, не давая застыть. Но Гаор даже сейчас не жалел, что затеял этот разговор, а только злился на так некстати вмешавшегося Булана. И ещё удивляло, что все, кроме совсем уж мальцов, знают, что это и что надо делать. И что никто не зовёт матерей набольших.
Наконец у Ворона мелко задрожала грудь, и он с всхлипом втянул воздух.
— Слава Огню, — непроизвольно выдохнул Гаор.
И к его удивлению, Матуха одобрительно кивнула, но ничего не сказала. И вот уже у Ворона веки не просто опущены, а прижаты, зажмурены, а из-под них слёзы.
— Поплачь, Ворон, — тихо сказала Матуха, — слезой у человека горе выходит.
Бледные до голубизны губы шевельнулись, выпуская наружу слова.
— Галчата… им память током отбивали… кто не выдерживал… тех к утилизации… в банк крови… на горячее переливание… в банк органов… на пересадку… кто выдерживал… на усыновление… бастардами и младшими… девочки на расплод… свежая кровь… больных, увечных сразу на утилизацию… с любой кровью… заменяли на галчат… чтобы предупредить вырождение…
Все молчали, и только тихий, как неживой, голос Ворона и страшные беспощадные слова. Это была правда, то о чём многие догадывались, боясь поверить, что такое возможно.
Ворон вдруг открыл глаза, рывком, оттолкнув Матуху, сел и, в упор глядя на Гаора, выдохнул.
— Мы соучастники, ты понимаешь это? Мы все соучастники.
— Нет! — выкрикнул Гаор, — нет, я…
— Да! — перебил его Ворон, — себе не ври, сержант. Переливание крови тебе делали? Откуда кровь в госпиталях? Свежая кровь! Сказать тебе, как её получают и что потом с теми, из кого выкачали, делают?! Чтобы и ты это во снах видел! Горячее переливание делали тебе? Когда из вены в вену, через ширму. Сказать, кто за ширмой лежал?
— Нет! — крикнул Гаор, — во фронтовых… Нет…
Но он уже знал, что это правда. Когда правда, то веришь ей сразу, это враньё обосновывать и доказывать нужно.
Ворон вытер мокрое лицо ладонями, обвёл стоящих вокруг потухшими, словно присыпанными пеплом глазами.
— Что ещё вам от меня надо? Да, я это видел, почему меня не убили, не знаю… Думаете, утилизация — это просто крематорий и пепел на продажу… Нет, сначала они возьмут всё, а жгут уже… непродуктивные остатки. Ну… если хотите, убейте меня здесь, сейчас, я дуггур, им и останусь, да, я соучастник…
— А на голову ты точно битый, — ворчливо перебил его Мастак, — ты-то здесь при чём?
— Да, — кивнул Юрила, — ты ж там работал когда? С клеймом, али ране?
— С клеймом, — устало ответил Ворон.
— Ну вот, — Матуха, сидевшая на краю его койки, встала. — Пойду, травки тебе заварю, выпьешь на ночь.
Все зашумели, задвигались, расходясь по своим делам и койкам, отбой уже скоро. Мастак собирал свои инструменты, Гаор наклонился и поднял с пола картонку с расчерченными клетками, несколько смятых фигурок. Нет, придётся новые делать. Об услышанном он старался сейчас не думать. Слишком это оказалось страшно. Прав Седой: всегда найдётся более страшное. И… прав Ворон, он тоже соучастник. Огонь Великий, за что?!