Мир Гаора - Страница 173

173

Ворон всё ещё сидел на своей койке, угрюмо глядя перед собой, и Гаор сел рядом, зачем-то вертя в руках картонку, служившую им шахматной доской.

— Ну? — тихо спросил Ворон. — Доволен?

— Чем?

— Ты же к этому вёл, про "галчат" расспрашивал, теперь ты знаешь, ну и… ну и что?

— Не знаю, — честно ответил Гаор, — но… нет, Ворон, это надо знать.

— Кошмаров ночных не боишься? Хотя да, одно дело увидеть, услышанное не страшно.

— Как отбивают память током? — спросил Гаор.

— Мало тебе? Ну, слушай. Прикрепляют электроды и спрашивают. И за ответы, за не те ответы бьют током. За попытки говорить… по-поселковому. Сначала на стенде, потом на дистанционном управлении. Через пульты.

— А меня просто били, — задумчиво сказал Гаор, — по губам. Но теперь понимаю, система та же. И заставляли заучивать правильные ответы.

Ворон внимательно посмотрел на него, глаза его постепенно яснели, обретая прежний чёрный блеск.

— Ты что-нибудь помнишь?

Гаор покачал головой.

— Совсем мало. Так… ни имён, ни названий, помню, что была… мать, что жили в посёлке, как забирали меня… это помню хорошо. С этого момента, а что раньше… как в тумане всё… просвечивает, а не разобрать…

— Шею материну помнишь? — спросил вдруг стоявший рядом Старший.

Гаор вздрогнул и поднял на него глаза. Смысл вопроса сразу дошёл до него. Была ли его мать свободной? Но… и медленно покачал головой.

— Нет… руки её помню, как по голове меня гладила, и голос… слова отдельные… и песню… на ночь мне пела… И всё.

— И это много, — Ворон оттолкнулся от койки и встал навстречу Матухе, — если б током обработали, и этого бы не было. Радуйся, что тебе отбили память, могли и выжечь. Спасибо, Матуха.

— Пей давай, — Матуха подала ему кружку с тёмно-зелёной странно пахнущей жидкостью. — Неделю попою тебя, чтоб сердце не заходилось. А ты его не перегружай, навалил на него сверх меры, вот и заходится оно у тебя, а ты ему облегчение дай, скинь груз, вон хоть ему, — она кивком показала на Гаора, — любопытный он, всё ему знать надоть, вот пусть и слушает. И тебе облегчение, и ему…

Что это даст Гаору, Матуха не сказала. Как никто и слова не произнёс, что об этом надо молчать, все всё и так поняли…

На новый комплект фигур ушла неделя. Нет, сделал он их за один вечер, но неделю приходил в себя от услышанного, осмысливал и записывал на листы в папке. Конечно, Ворона он тогда ни о чём не расспрашивал, да и остальные, хоть и не поминали случившееся, но были мрачно сосредоточенными.

Особенно Гаора терзали слова о соучастии. А ведь верно, если человек пользуется краденым, то становится соучастником кражи. Ему делали переливания крови, он даже помнит, как лежит под капельницей и сестра меняет на штативе пакет с кровью. Тогда он даже не подумал, что кровь-то на фабрике не сделаешь, её из кого-то выкачать надо. Теперь знает. Что живёт украденной у кого-то другого жизнью. И что теперь?! И горячее переливание ему делали, в центральном военном госпитале, а там в саду был отдельно стоящий флигель, окружённый внутренним высоким глухим забором с протянутой по верху колючей проволокой, и что там, никто не знал и не любопытствовал. Морг тоже стоял отдельно, но о нём, об "отпускной палате" даже анекдоты ходили, а об этом… никогда и ничего. Он тогда и не думал, а сейчас вспомнил, и мысли были совсем невесёлые. И как ему теперь жить?

Но жить-то надо. Он и жил. Как и все остальные. Это со стороны посмотреть, так каждый день такой же, как был вчера и как будет завтра, а тут… только успевай поворачиваться. Теперь проверка эта! Прошлогоднюю он даже не заметил, потом только сообразил, почему его три дня продержали в одной из дворовых бригад грузчиком, а на этот раз видно по спальням пойдут. Ну и хрен с ними и их проверками. Хотя если его, как говорил Ворон, конфискуют за нерациональное использование, то хреново будет ему.

Гаор проверил тумбочку, сложил мотки цветной проволоки, инструменты, подаренные Мастаком и из найденного у Матуни остатков маникюрного набора, незаконченные оплётки и прочее в чистую портянку и увязал аккуратным узелком. Это к Матуне, остальное у него… фишки, сигареты, мыло, мочалка, смена белья, — всё дозволенное, пусть лежит, фишки лучше из коробочки — тоже сам сплёл, могут придраться — куда? ладно, пусть навалом, как у всех, теперь всё. Прописи, шашки и шахматы так у Матуни и хранятся.

— Мужики, все почистились? — спросил Старший.

— Несу, — ответил Гаор, спрыгивая со своей койки.

— Давай быстро, чтоб до отбоя.

У Матуни толкотня, все прячут, распихивая по самым дальним, куда голозадые наверняка не полезут, уголкам, свои узелки и свёртки.

— Рыжий, ты своё вон туда закинь, — распоряжается Матуня.

— Ага, спасибо, Матуня.

Гаор всунул свой узелок между стопками старых наволочек, которым предстояло стать полотенцами и бельевыми заплатами, убедился, что никак он в глаза не кидается, и полез к выходу.

Уже в коридоре его поймала за рукав Дубравка.

— Рыженький, мы тож втроём дневалим завтра, так уж ты…

— Что я? Пол за вас мыть буду? — рассердился Гаор. — Мне своего вот так, — он чиркнул ребром ладони по горлу, — хватает.

Дневальство перед смотром — дело муторное, хлопотливое, да ещё когда под рукой парни, может, и старательные, да не знающие всех тонкостей армейской уборки. В первое своё дневальство он отмыл спальню, умывалку, уборную и даже душевую как привык, коридор тоже само собой, но ушёл у него на это весь день, да ещё на кухне помогал. Правда, Старший и остальные, увидев его труды, только головами крутили, а Махотка насмешил всех своим испуганным: "Это и мне теперя так надоть?!" Хохотали так, что Мать, а за ней другие женщины пришли узнать, с чего мужики так заходятся. И во второй раз он дневалил уже в паре с Векшей — новокупленным рыжеватым парнем с торчащими вперёд передними зубами, из-за них, как ему объяснили, и имя получил — Векша — белка то есть.

173