По дороге Гаор то ли успокоился, то ли… но страха не было, а только холодное бешенство. Сволочи, не могли ему вчера сказать, он бы проститься успел, а сам он дурак, нашёл, кому верить, что им чистые развлекалочки понадобились, и… Сам дурак, сам себя уговорил, вот оно, не пошел к елке, рисковать не захотел, а Судьба рисковых любит, дурак, но вы сволочи, ничего, не здесь, так у Огня сочтёмся…
Как всегда надзиратели всё всегда знают, и его впустили в коридор, слегка обыскав, ни о чём не спросив и даже пинка не дав. В спальне на него изумлённо уставился дневаливший Турман.
— Рыжий, ты чего?
— Ничего, пошли они…
Гаор выругался так, что Турман даже не удивился, а испугался.
— Ну, ты уж и очень…
— Это я ещё мало, — ответил Гаор, срывая с себя комбез, и, стараясь не сорваться на крик, объяснил. — Велено подготовиться к сдаче и ждать. Приедут за мной.
Турман охнул и выбежал из спальни.
Гаор быстро открыл тумбочку. Так… мыло, мочалка… по хрену, пусть лежат, бельё… тоже, заделье — обрезки проводов, инструменты, незаконченные мечики и цветочки, бабочка с зажимом, чтоб цеплять за волосы… всё в узелок, фишки… много их набралось, так… как тогда Плешаку сказали, так и сделаем, две белых оставим, остальные вместе с коробочкой… к Старшему в тумбочку, и сигареты туда же, чёрт, полторы пачки почти, ну, так тоже две сигареты оставим, остальные…
— Рыжий, — в спальню вошла Маанька.
Он обернулся к ней, улыбнулся злым оскалом.
— Да, Маанька, вот. Узелок Матуне отдай, ладно? Бельё мне к тебе снести?
Она покачала головой, внимательно глядя на него.
— Нет, сними и стопкой на койке сложи, и одежду. Я принесу, во что переодеться.
Он кивнул и стал снимать с одеяла наволочку. Подошёл и встал рядом Турман. Гаор покосился на него.
— Ты того… — тихо сказал Турман, — такая уж судьба наша.
Гаор кивнул. Он молча быстро снял наволочки, скатал одеяло, тюфяк и подушку в рулон, уложил рядом стопкой бельё, разделся догола и сложил одежду и белье второй стопкой.
— Откуль знаешь так? — глухо спросил Турман.
— В армии, в казарме, так же при переводе сдают, — ответил Гаор и заставил себя усмехнуться, — только не раздеваются.
Вошла Маанька и протянула ему старенькие, многократно стираные и чиненые рубашку и штаны.
— Одевайся, — и объяснила, — на торги в бросовом увозят, всё равно отберут.
Он кивнул и стал одеваться. Когда-то это были брюки, но молния, видно, давным-давно сломалась, и их перешили в шаровары на шнурке, на коленях заплаты, на рубашке заплатан рукав, пуговиц не хватает, а те, что есть, все разные, и Гаор не стал её застёгивать, а завязал полы на животе.
Как-то незаметно в спальню вошли Маманя и другие работавшие на кухне женщины, дневалившая по женской спальне недавно купленная девчонка, он даже имени её ещё не запомнил. Гаор тряхнул головой и оглядел столпившихся вокруг.
— Давайте прощаться. Пока нет…
Он не договорил, но его поняли. Он обнялся с со всеми.
— Турман, сигареты возьми, Старшему отдашь или сами поделите.
— Может, — неуверенно предложил Турман, — покуришь пока?
Гаор мотнул головой.
— Нет, обойдусь.
— Я тебе киселька сейчас принесу, — вышла из спальни Маманя.
За ней вышли остальные. Гаор сгрёб и сунул Турману сигареты.
— Держи, а то вроде уже…
Турман прислушался и метнулся к своей койке.
Стукнула, открываясь, дверь надзирательской. "Накрылся кисель", — со злым весельем подумал Гаор, стоя у своей койки. Тогда в Чёрное Ущелье они уходили, зло ругаясь, но не плача, и сейчас он не заплачет, нет, врагов не радуют.
В спальню вошли трое. Дежурный надзиратель, Гархем и сержант с зелёными петлицами. Гаор встретил их, стоя у своей койки, с заложенными за спину руками, но вскинутой головой. И увидев его, Гархем одновременно и нахмурился, и улыбнулся.
Оглядев собранную постель и одежду, Гархем кивнул.
— Всё правильно, показывай тумбочку.
Гаор молча повернулся, открыл тумбочку и отступил на шаг. Новый кивок.
— А почему так мало сигарет, Рыжий? — Гархем повертел в руках пачку, в которой болтались две одинокие сигареты.
Ах ты, сволочь, ну получи.
— Выкурил, господин управляющий.
— А фишки все свои куда подевал?
— Потратил, господин управляющий.
Голос Гаора был почтителен ровно настолько, что придраться не к чему, а насмешка понятна. Надзиратель, скрывая улыбку, грозно посмотрел на Турмана, который стоял у своей койки совсем как Тукман, вылупив глаза и приоткрыв рот. Гархем сунул пачку с остатком сигарет и обе фишки в карман пиджака и обернулся к сержанту.
— Приступайте.
Раздеться, обыск по голому телу, рубашка и штаны прощупаны по карманам и швам, одеться, сверка номера на ошейнике с карточкой, и…
— Руки назад.
Щёлкают наручники.
— Вперёд.
Проходя по коридору, Гаор быстро скосил глаза на дверь столовой, но никого не увидел: женщины укрылись в глубине. От Гархема, понятно, но жаль. Нижний тамбур… вверх по лестнице… верхний тамбур-холл… наружная дверь… холодный бетон двора и машина, "серый коршун", почти вплотную к подъезду, и задняя дверца уже готовно раскрыта… чёрт, даже оглянуться не успеешь, толчок в спину.
— Пошёл.
Больше медлить Гаор не мог, и, наклонив голову, полез в кузов.
— Пошёл, пошёл, — поторопили его пинком.
Гаор сел рядом с молодым светлобородым мужчиной, и его пристегнули к скобе. Захлопнулась задняя дверца, слышно, как сел в кабину сержант, заурчал мотор, дрогнул под ногами пол, всё, поехали. Гаор закинул голову и увидел в открытом, но затянутом частой сеткой поверх решётки, потолочном люке небо. Сволочи, даже проститься не дали.