— Ты, паря, шагом не ходи, надзиратели, они, понимашь, любят, чтоб бегали, ты вот рысцой да трусцой, как мерин хитрый, и подхлестнуть чтоб не за что, и дыханию не утомительно… Мать ты правильно назвал, она Мать и есть, остальные бабы у ней под началом ходят… Старший он само собой порядок блюдёт, но по жизни Мать главнее… А житуха тута нормальная, кто с других мест пришёл, те грят, у нас чисто этот… са-на-то-рий… Не знашь, чего такое?
— Знаю, — улыбнулся Гаор.
И пока они вдвоём тащили большой и очень тяжёлый контейнер к выходу, рассказал Плешаку про санаторий.
— Ты скажи, чего удумают! — восхитился Плешак. — Сам-то бывал в таком?
Гаор кивнул.
— После госпиталя в солдатском, целую неделю. Там отделение для сержантов было. Офицерские отдельно.
— Ну, это завсегда так, ты, паря, его вот сюды воткни, тогда не выкатится, ага, хорош… А на Булана ты сердце не держи, земеля он мой, — Плешак рассмеялся дробным смехом, — вот и полез заступаться.
Ещё одно новое слово. Что это? Родня?
У двери вдруг заверещал звонок, Плешак побежал к двери, а Гаор за ним. Надзиратель распахнул дверь и впустил троих рабов с тележкой для перевозки коробок.
— Давай, Плешак! — гаркнул, видимо, старший в этой тройке, — держи и грузи.
Плешак взял у него листок бумаги и стал читать, шевеля губами. Стоя рядом, с высоты своего роста Гаор прочёл стандартный бланк с вписанными от руки названиями и количеством штук. Читал Плешак, мягко говоря, не быстро, и пока он дочитал, Гаор даже успел сообразить, где стояли нужные коробки, во всяком случае, про утюги он точно помнит. Дочитав, Плешак поднял глаза на Гаора.
— Мотай за утюгами, паря, помнишь, где они?
— Помню, — кивнул Гаор и побежал в глубь склада.
— Больше десяти за раз не бери! — крикнул ему вслед Плешак, — занепременно разроняешь или помнёшь.
Гаор, не оборачиваясь, кивнул. Двадцать пять штук — это три захода. Может, всё-таки попытаться за два раза? Да нет, Плешак здесь знает лучше.
Умело загрузив тележку всем заказанным, чтоб в дороге не рассыпалось и не помялось, Плешак отдал листок и важно кивнул старшему грузчиков.
— Вези.
Тележку вытащили, и дверь снова захлопнулась. И когда они пошли в глубину за очередным контейнером к завтрашней смене, Гаор спросил:
— Земеля… что это? Родич?
— Да нет, — засмеялся Плешак, — из одного посёлка мы. Ну, когда Булана привезли, как завсегда, выспрашивали, кто да откуда, да знает кого, али видел где, ну и сошлось. Семью его я не знаю, их переселили, когда меня уже на работы угнали, а посёлок тот же. Так бы, может, и сочлись родством, а так нет, земели.
Гаор кивнул. Запомним и примем к сведению. Что ж, у него ни родичей, ни земели быть не может, но слово надо сделать своим. Хорошее слово.
Звонок стал дребезжать часто, загрузили несколько тележек — к ночному готовят, объяснил Гаору Плешак, приняли и закатили в угол несколько пустых контейнеров. И Гаор начал уставать. Обед был, конечно, сытный, даже получше, чем случалось в армии, но две недели голодовки и сегодняшние побои отняли много сил.
— Ничо, паря, — подбодрил его Плешак, хотя сам Гаор считал, что по нему ничего не заметно, — немного осталось. Ты жилы-то не рви, спешить-то нам некуда.
Гаор молча кивнул. Силы его были на исходе, когда Плешак, оглядев ровные ряды контейнеров и штабеля коробок, сказал ему:
— Айда.
И повёл в дальний угол, где три контейнера как отгораживали закуток, достаточный чтобы сесть и вытянуть ноги. Из-под одного из них Плешак вытащил нечто похожее на обрывок ватной куртки и расстелил на полу.
— Садись, паря, всё мы сделали, будем шабаша ждать.
Гаор кивнул и сел, прислонившись спиной и затылком к стене.
— А это ты зря, — сразу сказал Плешак.
Гаор недоумённо посмотрел на него, и Плешак с необидным превосходством в голосе стал объяснять.
— Ты ж вон горячий весь, аж спина мокрая, а стены-то ледяные тута, прихватит через комбез, кровяная лихорадка враз прицепится, нутро кровью через горло выходить будет.
Гаор вспомнил холодные сырые окопы Алзона и отодвинулся от стены, хотя сидеть ровно без опоры было трудно.
— А ты завсегда молчком? — с интересом спросил Плешак.
— Устал, — честно признался Гаор, — да и… с торгов прямо.
— Что? — понимающе посмотрел ему в глаза Плешак, — никак дружка на торгах потерял?
Гаор вспомнил глаза Седого, как тот напоследок взъерошил ему волосы на затылке — неиспытанная, неведомая им раньше ласка, и хрипло от перехватившей горло судороги ответил:
— Да, друга. Если бы не он, меня бы в первую же ночь в камере забили, я ж… не знаю ничего…
Плешак вздохнул.
— Это уж судьба наша, паря, такая, а я скольких потерял. Продадут не спрошась и купят не посоветовавшись. Им дружбы, любови наши по хрену. Это мы ещё к хорошему попали, что свою выгоду блюдёт и по-пустому не уродует.
И снова вздохнул. Теперь они сидели молча. У Гаора стали неудержимо закрываться глаза и клониться голова. Незаметно для себя он лёг набок и свернулся клубком, пряча лицо в подтянутые к голове колени и изредка вздрагивая всем телом. Плешак молча смотрел на него, покачивая головой в такт своим мыслям.
Неожиданно громко грянул звонок, и Гаор рывком сел, ошалело моргая.
— Шабаш, — вскочил на ноги Плешак, — давай, паря по-быстрому, надзирателю тоже домой охота.
Они быстро запихнули тряпьё под контейнер и побежали к выходу. И Плешак бежал не рысцой, а вполне даже резво. Дверь уже открыта, и в двери их ждал надзиратель.
— На обыск, олухи, живо. Вы что там, трахались что ли?! Рыжий, ноги шире, не отвалится у тебя.