Мир Гаора - Страница 54

Опять умелый, вроде поверхностный, но ничего не упускающий обыск, и пинок дубинкой пониже спины.

— Валите, обалдуи, а то без вас всё сожрут.

— Доброй вам ночи, господин надзиратель, — крикнул Плешак, резво улепётывая к выходу.

Гаор молча, сберегая дыхание — со сна всё же — бежал следом.

Под чёрным небом, по залитым ослепительно белым светом бетонным пандусам и переходам, выдыхая облачка пара, к воротам рабского корпуса сбегались ярко-оранжевые издалекак заметные фигуры. И Старший уже строил их для запуска в тепло, к еде и отдыху.

Гаор встал рядом с Плешаком, сам он бы своё место, конечно, не нашёл, не успев в обеденное построение разглядеть соседей, и схлопотал бы от Старшего. А так… Старший только, пробегая мимо, мотнул ему головой.

— Стоя-ать! — проорал в растяжку Старший и побежал к стоящему чуть в стороне Гархему.

Тело Гаора помимо его воли выпрямилось и замерло в уставной стойке, особенно заметной в этом не слишком ровном строю без всякой выправки. И охранники, следившие за построением, в открытую ухмылялись, показывая на него друг другу.

Отбарабанив положенное, Старший вернулся в строй и встал на правом фланге. Гархем кивнул, и надзиратели с двух концов пошли по строю, пересчитывая рабов.

Счёт сошёлся, был доложен и, наконец, прозвучало долгожданное.

— Запускайте.

Но запуску предшествовал обыск. Первые десять слева подошли к стене и встали, как положено, их обыскали и впустили. Вторые десять… третьи… Сквозь комбинезон ощутимо пробирал холод. Гаор старался держаться и не дрожать, с тоской прикидывая, сколько ещё до них.

— Ничо, паря, — шепнул ему Плешак, — им тоже холодно, тянуть не будут.

И когда осталось до них чуть-чуть, Гаор вдруг сообразил, что на обыск ему идти как раз мимо Гархема, а это грозит новыми побоями, а силы у него уже на исходе. Но пронесло. То ли не узнал его Гархем, то ли нарушений не усмотрел, но пронесло. Обыск, пинок…

— Пошёл.

Холл, лестница, тамбур и…

— Айда, паря, можно уже по-вольному.

По-вольному? Это как? Оказалось, можно переодеться, вернее, снять и повесить комбинезон, разуться, спокойно умыться — в дальнем торце спальни была уборная и умывалка — надеть штаны и рубашку и идти на ужин. За столом Гаор хотел было сесть поближе к Плешаку, но его остановила Мать.

— Забыл, где сажали? — и подтолкнула его в нужном направлении.

Ну да, вон же Булан сидит, а его место напротив. Гаор сел к столу, и, как все, стал ждать. Пока все не придут и не рассядутся, есть не начнут. В училище было так же. Сержанты заводили и рассаживали по классам и курсам, от младших к старшим, и занимали свои места с торцов, потом заходили и усаживались за свои столы офицеры-преподаватели, последним начальник. Для демонстрации армейского братства столовая была общая, правда, с разным меню на разных столах. И Гаор хорошо помнил: каково это было сидеть перед накрытым столом, не смея не то что начать есть, ложку в руки взять. Потом вставали на общую молитву, по команде опять садились и одновременно с начальником принимались за еду. Есть надлежало с той же скоростью, в синхрон. Но, вспоминая, он сейчас рассматривал соседей, стараясь запомнить лица, чтоб больше уже не путаться. Соседа с белыми волосами звали Зайча. От заяц, что ли. Он так и спросил, и ответили ему вполне дружелюбно.

— Оно и есть. Меня так сызмальства зовут. А у тебя как, материно имя?

Гаор не так понял, как догадался о смысле вопроса и мотнул головой.

— Нет, уже… в камере прозвали.

Булан, видно, успел поговорить с Плешаком, потому что тоже смотрел без злобы, но не заговаривал.

Наконец, вошёл и сел напротив Матери Старший, и Мать со своей помощницей стали раскладывать по мискам кашу. Наполненные миски передавали из рук в руки на другой конец, так что Старший получал еду первым. Но Старшему и положено. Получивший миску начинал есть, уже никого не ожидая. Получил свою миску и Гаор. Хлеб, как и днём, лежал уже нарезанный, по два ломтя каждому. Каша была горячая и даже лоснилась от какого-то жира. В училище и армии он хорошо познакомился с овсяной, перловой и рисовой кашами, эта была другой, тёмной, из незнакомой крупы, но он ел, не разбирая вкуса, ощущая только растекающееся по телу тепло и приходя в бездумно сытое состояние. Даже вроде и не болело уже нигде. Ну да, оплеуха не пуля, синяк не рана. Пережили то, переживём и это.

— Эй, фронтовик, — вдруг позвали с другого конца стола, — ну и как тебе с опухлой мордой?

Понимая, что другого фронтовика здесь нет, Гаор посмотрел на спросившего.

Темноволосый, как многие здесь, но со светлыми до прозрачности глазами, худой мужчина выжидающе смотрел на него. Гаор неопределённо повёл плечом.

— Это тебе не с винтовочкой ать-два на параде выделывать, — не унимался мужчина.

Гаор усмехнулся.

— На войне парадов не бывает.

— А не один хрен?

Гаора настолько удивил такой поворот: никому в здравом уме равнять войну и парад в голову не придёт, что он растерялся и промедлил с ответом.

— Зуда, не цепляй парня, — сказала Мать, — успеешь от него схлопотать.

Зуда. Запомним. Но что это слово значит, спросим у кого другого. А что он фронтовик, откуда узнали? Сам он только Плешаку говорил. Неужели уже так разошлось? Гаор нашёл взглядом Плешака и по тому, как тот, тряся бородой, быстро жевал и трепался с соседями, понял: что Плешаку сказал, то все враз узнают.

После каши раздали кружки с горячей тёмной и даже чуть сладкой жидкостью. Чай? Скорее всего, чай. И ещё кусок хлеба. Доедал ужин Гаор, ощущая себя действительно сытым. Как все, он вслед за Старшим встал из-за стола и поклонился Матери и второй женщине за их столом, благодаря за еду, и пошёл к выходу.